February 5, 2014

На триптихе «Обращение св. Павла» Ганс Гольбейн Старший изобразил себя вместе с сыновьями. Гансу Младшему там лет семь. Отец нежно положил ему руку на голову. Старший сын, Амброзий, уже ученик. Об этом свидетельствуют пенал для перьев и чернильница, висящая на поясе. 1504 год. Сохранился еще один рисунок, сделанный в 1511 году: головы Ганса и Амброзия, повернутые на три четверти друг к другу. Над головой Ганса надпись: «14 лет». Следовательно, художник Ганс Гольбейн Младший родился в 1497 году. Но может быть, и в начале 1498-го. Точных данных нет.

Первоначальное обучение начиналось дома. У Ганса Гольбейна Старшего была рука профессионала и наметанный глаз. В молодые годы он немало поездил, жил и работал в Нидерландах и многие тайны ремесла знал хорошо.

Он и своему брату Сигизмунду помогал, брал его с собой во Франкфурт-на-Майне, когда работал над алтарем для местной доминиканской церкви. Хотел взять с собой и в Изенгейм, куда переселился в 1517 году.

Ганс Гольбейн Старший умер в Изенгейме в 1526 году. Сигизмунд Гольбейн пережил брата намного. Он скончался в Берне в 1540 году, завещав дом, сад, холсты, кисти племяннику — Гансу Гольбейну Младшему. Тот в это время жил в далекой Англии.

Родной Аугсбург Ганс Гольбейн Младший покинул лет семнадцати-восемнадцати от роду. Вслед за Амброзием. И как Амброзий, он тоже отправился в Базель. Город на перекрестке дорог, к которому подходили рубежи Германии, Франции, Италии был в ту пору в расцвете сил. Около пятисот типографщиков-издателей насчитывал вольный город. Детище века — печать придавала колоссальную действенность новым идеям и народившемуся общественному течению – гуманизму.

Начиная с 1507 года издатели в Базеле получили особую привилегию: каждый типограф был волен избирать себе цех по своему желанию. Основную часть типографской продукции составляло издание сочинений древних авторов. Но большим спросом начинают пользоваться и сочинения некоторых современных авторов. Таких, например, как Эразм Роттердамский. Как Томас Мор.

Базель, 1515 год. Ганс Гольбейн Младший любил бродить по городу, выискивать характерные лица в толпе, а потом, делать в блокнотах быстрые наброски. Средневековый художник был кем угодно, но только не узким специалистом. И его заказчики не всегда принадлежали к привилегированным классам. Нередко в роли работодателя выступал свой же брат ремесленник (художник тоже считался ремесленником) из другого цеха.

Художники писали свои картины на дереве, но принимали заказы и по настенной росписи. Они расписывали башенные часы, занимались резьбой по дереву, украшали сундуки, стенные панели, утварь, посуду, мебель, флаги, делали праздничные декорации.

Среди первых работ Ганса Гольбейна Младшего в Базеле — расписная верхняя доска стола. И вывеска для школьного учителя. В кругах ученых, издателей, типографщиков находит своих работодателей юный мастер. Постепенно его начинают выделять среди многих других иллюстраторов и изготовителей покрытых рисунками досок для столов.

Возможно, сыграли свою роль рекомендации знавшего его по Аугсбургу ученого, который представил художника известнейшему в городе издателю Фробениусу и даже самому Эразму Роттердамскому, поселившемуся в Базеле за год до Гольбейна, в 1514 году.

В один из дней в Базеле свежеотпечатанный экземпляр «Похвалы Глупости» Эразма Роттердамского попадает в руки Гольбейна. Это в бытность свою в Лондоне, в гостях у Мора, в 1509 году, и по его совету Эразм Роттердамский написал свое знаменитое творение. Сделать иронию и насмешку своими верными союзниками, высказать правду в глаза, скрыв ее под шутовским колпаком глупости,— это была превосходная идея! Посвящена книжка была Томасу Мору: «Ты всегда любил шутки такого рода: ученые и не лишенные соли (ежели только не заблуждаюсь я в оценке собственного моего творения)»,— сказано было в посвящении.

Вначале, возможно, просто для себя, потом все более увлекаясь, Гольбейн принимается комментировать текст с помощью рисунков. Рисунки делаются пером. Они полны юмора. Но одновременно и достаточно серьезны. Десять дней трудится художник. Восемьдесят три рисунка делает он.

Словно в паноптикуме проходит перед нами отвратительный, осужденный на гибель мир ханжей, циников, ловкачей, плутократов, обманщиков-князей, придворных, священнослужителей, торгашей, цепко держащихся за свои привилегии, за свое благополучие, за свои деньги, мир человеческих пороков и социальной неустроенности, обличаемых взгромоздившейся на кафедру мадам Глупостью.

Гольбейну порой достаточно одного лишь слова Эразма, буквально одного намека. Схватить самую суть, изобразить самое характерное в явлении, в человеке — в этом мало кто мог поспорить с Гольбейном даже в его молодые годы.

Философ приходит в восторг. «Превосходно,— напишет он Гольбейну,— я веселился от души». Долгие годы будет длиться дружба между ними, вплоть до смерти Эразма. Молодой рисовальщик просит разрешения написать портрет Эразма. За первым портретом последуют второй, третий…

Так проникновенна кисть молодого художника, так основательна глубина его видения, понимания душевных движений, что о любом из портретов Эразма хочется сказать: словно живой. И дело, разумеется, не только в несомненном сходстве. Главное в другом: мы видим этого человека со всеми присущими характерными чертами его внешнего облика и в то же время с присущими ему чертами характера.

Честолюбивым, осторожным в суждениях, гибким и в то же время четко знающим, чего он хочет, был Эразм, приверженец свободомыслия, предпочитавший, однако, пребывать на достаточно далеком расстоянии от народных волнений, человек себе на уме, умевший, при всем своем критическом запале, ладить и с королями и папами (папа Юлий II даже назначил ему содержание). Но одновременно и яростный защитник достоинства людей, их неотъемлемых прав на счастье и свободу.

Таким ироничным, даже желчным, порой чуть скептическим, каким он и был в своих творениях, в жизни, с острыми чертами лица, словно вырезанного, в своей определенности, из слоновой кости, со лбом мыслителя и всепроникающими глазами умудренного опытом и житейскими невзгодами умницы, мы и видим его, уже не слишком молодого, на пронзительных портретах Гольбейна. И вот еще одна поразительная черта дарования молодого художника: светящийся ум виден в глазах Эразма, мощь интеллекта чувствуется во всем его интеллигентном облике.

Великую «Утопию» Томаса Мора иллюстрировал брат Ганса, Амброзий. Это было в 1518 году, незадолго до кончины Амброзия. Читали книгу братья вдвоем. Впечатление было огромным. Так впервые познакомился художник — пока еще заочно — с Мором. Эта книга будет выходить во всех странах. Она выходит и сейчас — во всем мире. Но тогда она только начинала свой победный путь.

В том самом 1509 году, в котором Эразм Роттердамский в гостях у Томаса Мора за неделю написал бессмертную «Похвалу Глупости», старый, видавший виды Лондон стал свидетелем двух, осуществленных с небывалой помпой, поистине театральных представлений. Сначала похороны старого короля Генриха VII. А несколькими неделями позже — пышная коронация нового владыки Генриха VIII и его супруги.

Первое, что делает новый правитель,— объявляет всеобщую амнистию. Жертвы алчности и тирании Генриха VII должны быть освобождены. Такое решение нравится многим. К тому же молодой король (ему только восемнадцать) довольно неплохо образован: он знает латынь, говорит по-французски и по-испански и как будто благоволит к ученым.

Среди тех, кто приветствует нового короля, кто надеется хоть на какие-то перемены к лучшему для страны, Томас Мор. Он один из самых известных в Лондоне людей. Но в Англии все остается как было. И прежде всего абсолютная власть короля. Вначале это понимают немногие. Все ждут перемен к лучшему. И никто не догадывается, что под личиной образованного и гуманного государя, каким очень хочется показать себя Генриху VIII, скрывается один из самых жестоких злодеев и деспотов своего времени, лукавый и вероломный правитель.

В 1510-м Томас Мор становится помощником шерифа столицы. Должность эта (судьи по гражданским делам) не слишком обременительна. Но почетна. Мор исполняет ее честнейшим образом. Эразм Роттердамский имел все основания написать впоследствии: «Никто не разобрал столько дел, как он, никто не вел их добросовестнее. Такие его обычаи доставили ему величайшую любовь сограждан».

Все пристальнее всматривается Мор в то, что происходит в современном ему мире и в его любимой Англии. Мор живет в Лондоне. Но и сюда доносится глухой ропот народа, угнетенного и задавленного нуждой. Толпы нищих и бродяг заполняют дороги страны. У всех на устах одно слово: огораживание!

Английская шерсть! Начиная с XII века она пользуется спросом на европейском рынке. Теперь, когда торговля и цеховое ремесло разрушают натуральное хозяйство, когда растут города, а из Нового Света уже хлынул поток золота, изделия из шерсти все более в чести. Шерсть становится золотым руном, надежным средством обогащения. Вот на чем будут неслыханно богатеть владельцы больших стад овец и владельцы мануфактур, использующих дешевую рабочую силу, скопившуюся в деревне. И вот почему все больше крестьян остаются без земли. Их поля огораживают и превращают в пастбища для овец.

В том самом 1515 году, когда Гольбейн поселился в Базеле, лондонские купцы уполномочили Мора, давно зарекомендовавшего себя человеком осмотрительным, честным и деловым, отправиться вместе с некоторыми другими лицами во Фландрию. Нужно было наладить прерванные очередной войной торговые отношения между двумя странами.

Переговоры затягиваются. Проходит осень, а фландрские купцы все набивают себе цену. Они — подданные Карла Кастильского, правителя Нидерландов. А Карл не очень уверен, стоит ли ему помогать умножать могущество Англии.

Мор не любил терять времени зря. И поэтому в перерывах между переговорами он объездил чуть ли не всю Фландрию и использовал все возможности для того, чтобы завязать тесное знакомство с местными гуманистами.

Во Фландрии приехавший туда по своим делам, а также, чтобы повидаться с Мором Эразм Роттердамский познакомил его с Петром Эгидием из Антверпена. Именно во Фландрии Мор начал писать книгу, которая давно уже стояла перед его внутренним взором. Книга понемногу пишется, а тем временем, благополучно выполнив порученное дело, Мор возвращается домой: в конце концов нидерландским купцам торговать шерстью нужно было ничуть не меньше, чем их английским партнерам.

Вскоре с аналогичным поручением Мора направят в Кале. И здесь тоже его ум, обаяние, добросердечие содействуют успеху переговоров. Имя Мора приобретает все большую известность.

В конце 1516 года в бельгийском городе Лувене, где в это время находится Эразм Роттердамский, выходит в свет небольшая книга. Она написана по-латыни и, по обычаю того времени, снабжена пространным заглавием: «Золотая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии».

Для людей, знавших греческий язык, было понятно, что слово «утопия» означает «несуществующее место». Впрочем, первоначально Мор назвал свой остров Nusquama, что по-латыни означает «Нигде».

Начиналась книга с того, что было на самом деле: Мора послали наладить торговые отношения между Англией и Нидерландами. И вот, находясь в Антверпене, он — так утверждает Мор — однажды познакомился с лихим путешественником, немало повидавшем на своем веку португальцем Рафаилом Гитлодеем. В переводе это имя означает: «Рассказчик небылиц». Иногда в беседе принимает участие и Эгидий, и он сам, и другие реально существующие или выдуманные персонажи. Но главным образом для того, чтобы время от времени возражать Гитлодею. Это тоже входит в игру. Иногда следует против кое-чего возразить. Для того чтобы получше запомнилось то, что утверждается. А утверждается в книге многое.

В уста Гитлодея вкладывает Мор жесточайшую критику порядков в современной ему Англии, правдивую до мельчайших деталей. Он говорит о ненасытной алчности богачей, о том, что страна наводнена знатью, которая, подобно трутням, живет трудами других. Мор дает возможность Гитлодею произнести знаменитые слова об овцах, которые «обычно такие кроткие, довольные очень немногим, теперь, говорят, стали такими прожорливыми и неукротимыми, что поедают даже людей, разоряют и опустошают поля, дома и города».

Как же избавиться от всех бедствий? Как сделать так, чтобы люди жили счастливо? В чем корень зла? В том, устами Гитлодея говорит Томас Мор, что в Англии, как и повсюду в Европе, существует частная собственность: «А там, где только есть частная собственность, где все мерят на деньги, там вряд ли возможно правильное и успешное течение государственных дел».

Вновь и вновь возвращается Мор к этой революционной мысли: «…Благополучие в ходе людских дел возможно только с совершенным уничтожением частной собственности». Это частная собственность приводит к тому, что «один живет среди изобилия, удовольствий и наслаждений, а другие повсюду стонут и плачут».

И это в начале XVI века! Ведь еще цепко держатся за свои земли и привилегии дворяне. А для набирающей силы буржуазии накапливать имущество и деньги становится основным принципом жизни. Все — монахи, короли, чиновники — одержимы одним: богатеть. Поиски новых рынков, погоня за неведомыми сокровищами заморских стран, нещадная эксплуатация неимущих.

Томаса Мора тоже интересуют заморские страны. Такие, в которых нет частной собственности. И его тоже интересует богатство. Но такое, которое является общественным достоянием. Может или не может быть организовано на началах равенства, без частной собственности общественное производство? Может, отвечает Мор. И уж одним этим делает бессмертным свое имя, ибо так на этот вопрос отвечает впервые в истории именно он.

Целыми пригоршнями рассыпал в «Утопии» поистине золотые мысли Мор. За страшным ликом своего времени виделись ему другие времена и другие порядки. Разум, справедливость, свобода, братство.

Все от бога, учила церковь. У каждого свой удел, и человек не может его изменить. Нет, говорил в своей книге Мор. Жизнь человека — в его руках. Человек должен своей судьбой распоряжаться сам. Надо только для этого переустроить мир.

Не родную ли Англию имел в виду Мор, когда, повествуя о «далеком острове Утопии», насчитывал там пятьдесят четыре города, ровно столько же, сколько и было в современной ему Англии. Когда рассказывал о главном городе Амауроте и главной реке Анандре, на которой стоит город. И о мосте, соединяющем город с противоположным берегом. Не вспоминал ли он при этом и знаменитый Лондонский мост? На этом мосту возвышалась башня, на вершине которой на железных пиках выставляли головы казненных по приказу короля людей. Пройдут годы, и голова Мора тоже будет выставлена на этом мосту. Но пока никому, в том числе и самому Мору, ничего подобного и привидеться не могло.

Его друзья-гуманисты в восторге от книги своего любимца. Доволен и Мор. «Ты не знаешь, как я счастлив, как я вырос в собственных глазах, как высоко поднимаю свою голову»,— писал он Эразму.

В 1518 и 1519 годах Гольбейн путешествует по Италии. Леонардо, Рафаэль — вот художники, чьи творения оставят след в его душе. Влияние, которое оказала на него Франция, не сравнить с влиянием итальянских мастеров. И все-таки именно во Франции, в 1524 году, овладел Гольбейн принятым там способом рисования с помощью разноцветных мелков — «техникой трех карандашей». Это станет его любимейшей техникой.

Ганс Гольбейн работает много и хорошо. Из творений тех лет впечатляет ряд картин на библейские сюжеты. По форме — религиозных, по сути — светских. Особенно знаменита картина «Христос в гробу». Это о ней Ф.М. Достоевский в своем «Идиоте» не без основания заметит: «Она не одного сделает неверующим».

И в самом деле. Трудно представить себе более реалистичным, земным это изображение мертвого Христа. Ничего «божественного», ничего «потустороннего». Даже нимба, без которого не мыслилось изображение божества, и того нет.

От портрета Эразма, исполненного в 1523 году, веет спокойствием и невозмутимостью, столь характерной для портретов Гольбейна. Человек наедине со своими думами. Так и видишь работу мысли философа, запечатленный миг творчества. На губах Эразма чуть заметная ироническая улыбка.

Все тот же неутомимый Эразм снабдил его рекомендательными письмами к Томасу Мору, когда в 1526 году художник решил отправиться попытать счастья в Англию.

В декабре 1526 года Ганс Гольбейн появляется на пороге дома великого гуманиста, в Челси. В ту пору это была деревушка, пригород Лондона. Его встречают тепло. Это были счастливые дни в жизни Гольбейна. Он видит удивительный дом и большую дружную семью. Рано овдовев, Томас Мор остался с четырьмя детьми на руках. Детям заменила мать «дама Алиса», вторая жена Мора. И хотя в семье в основном были девочки, Мор дал им широкое «мужское» образование: хорошее знание древних языков, основы знаний о мире, широкое знание древних авторов.

В доме все музицируют. Много разнообразных книг древних авторов, но и современников тоже. Это философские или богословские трактаты, книги по медицине, о природе, о животных, исторические хроники и исследования об открытии новых земель.

Живут в доме птицы, животные. В одной из комнат большой аквариум. Томас Мор любит все необычное. В его коллекции — монеты многих стран. И он по-детски счастлив, когда может приобрести какую-либо занятную вещицу: шотландскую волынку, резную шкатулку, редкой формы, часы.

В доме четыре главных «центра», где обычно собираются члены обширной — дети выросли, повыходили замуж, женились, но живут все вместе — семьи: домашняя часовенка, библиотека, картинная галерея и, конечно, столовая. В этой столовой в непринужденной, обыденной обстановке и делает первые наброски к картине «Групповой портрет семьи Томаса Мора» Гольбейн.

Он начинает с карандашного портрета Мора (ныне этот портрет хранится в Виндзоре). Делает художник наброски портретов старшей дочери Томаса Мора, Мэг Ропер, его сына Джона, Алисы Мор. И здесь же, в Челси, в рождественские дни 1526 года он приступает к работе над групповым портретом.

Осуществить до конца свои намерения Гольбейну не удается. Портрет так и останется неотделанным. Но композиционно он был выписан, и недоконченный, известный лишь по копиям, в том числе по авторской и сильно уменьшенной копии, посланной в дар Эразму, — он тем не менее войдет в историю искусств.

Никто еще до Гольбейна не задумывал и не исполнял светский групповой семейный портрет. Не церемониальный княжеский, а впервые изображение обычной семьи среднего достатка, буржуазно-интеллигентской семьи. Такого еще не было. Человек у себя дома, человек в кругу своих близких. В обычной, прозаической, домашней обстановке.

Простота и естественность отношений, добросердечие, взаимное уважение, искренняя любовь. Как все это передать на холсте? Как передать то высоконравственное начало, которое так живо чувствуется в отношении к жизни, к людям, друг к другу в этой дружной и здравой семье, чьи интересы, увлечения, сама жизнь проникнуты духом гуманизма?

Своих персонажей Гольбейн рассаживает в столовой дома в Челси, так, возможно, как они и сидели, собравшись все вместе для ежевечерней привычной беседы. Никакой нарочитости в позах, никакой «насильственной» композиции. Все просто, естественно, никто не позирует, живая оценка, запечатленный миг. Но в этой простоте, непринужденности, в этих счастливо найденных, свободных, естественных позах, переданных с такой правдивостью и очарованием — искусство мастера.

Три тесно примыкающие друг к другу группы, составляющие единое целое. Сначала взгляд останавливается на мужской группе. Посередине хозяин дома. Справа от него — отец, судья Джон Мор, слева — сын. К этой группе примыкает и единственный изображенный строго в анфас персонаж, домашний шут, Том Патенсон. Это — как бы центральная группа.

К ней справа и слева примыкают женские группы. Справа от старого Мора Элизабет Дэнси, одна из дочерей Томаса Мора. Слева, немного под углом, совсем близко от отца дочки Мора Сэсиль Херон и Маргарет Ропер (Мэг) и чуть за ними, у края картины, «дама Алиса», как любил шутливо называть свою жену Мор. Невеста сына, Энн Кресакр, наполовину видна между Томасом Мором и его отцом.

Свободная, непринужденная композиция позволила реалистично воспроизвести сценку. И художник не забудет о симметрии, хотя сами группы — и это тоже создает иллюзию движения и, одновременно, усиливает естественность изображенного — асимметричны.

Живые люди, вот что интересовало Гольбейна, люди с их характерами, страстями, склонностями, люди во взаимодействии друг с другом. И лица – зеркала души.

Гольбейн создал еще один шедевр. Внимательный взгляд задумчивых глаз, взгляд немного ушедший «в себя». Широкий красивый лоб. Тесно сомкнутые губы. Человек действия? Безусловно. Но и умница, с живым любопытством взирающий на мир — в один из его поворотных моментов. Открытое, спокойное, доброжелательное лицо. Лицо философа и мыслителя.

«Человеком на все времена» назовут потомки Мора. Такого, каким его видел, каким знал, каким запечатлел его на все времена Гольбейн. С поразительной безошибочностью передал он и внутреннее благородство, и величие души Мора, и весь его славный облик.

1527 год. Многое на бессмертном пути Мора еще впереди. Словно предчувствуя тот нелегкий вопрос, который ему в конце концов придется решать, Мор в «Утопии» приводит любопытный разговор между Гитлодеем, Эгидием и им самим. Восхищенный познаниями и здравым смыслом речей Гитлодея, Эгидий высказывает удивление, почему Гитлодей не поступит на службу при дворе какого-нибудь короля. «Не хочу»,— отвечает Гитлодей. Сейчас он свободен и делает то, что хочет. Честолюбцев, которые домогаются расположения свыше, без него достаточно, и король вряд ли заметит в толпе придворных отсутствие его или двух-трех его единомышленников. А вот и основная мысль: венценосцы никогда не станут следовать советам философов. И все-таки Мор пошел на службу к королю.

Кое-какие надежды у Мора, очевидно, все-таки были. Может быть, удастся посодействовать установлению мира в раздираемой войнами Европе? Может быть, кое-что удастся сделать и для улучшения положения крестьян и ремесленников в Англии?

Назначенный в 1523 году председателем Палаты общин, он, как и много лет назад, высказывается против ассигнований на очередные «дары» королю. Король разъярен. Но он знает, каким влиянием пользуется в Лондоне Мор. И ему нужен пока этот великого государственного ума человек. Иногда Генрих VIII даже приезжает в Челси, обедает с Мором и его семьей, гуляет с ним по саду. Он даже назначает Мора (сняв его все-таки с поста председателя Палаты общин) лорд-канцлером герцогства Ланкастерского, на один из важнейших в Англии постов. Но Мор не обольщается всеми этими знаками внимания.

Летом 1528 года Гольбейн возвращается назад в Базель. Там его встречают распри католиков и сторонников Реформации. Реформационное движение начинается и в Англии. Но особого рода и возглавляет его король. Не так давно Генрих VIII полностью выступал на стороне папы. Но теперь у английского короля перед глазами пример многих немецких князьков, для которых Реформация означала в первую очередь возможность поживиться за счет отнятых у католической церкви земель и имущества. К тому же он крайне недоволен позицией, занятой папой по вопросу о его бракоразводном деле: папа не хочет санкционировать развод. А что, если вообще разорвать все отношения с папой? Отказать ему в высшей духовной власти над страной? И объявить себя верховным церковным владыкой страны? Стать светским и духовным правителем. И получить новый источник дохода.

«Оставаться при дворе или уйти?» – стоял вопрос перед Мором. Ибо то, что происходит в стране, идет вразрез с его убеждениями, мыслями и чувствами. Так будет стоять этот вопрос перед ним все три (он был назначен в 1529 году) долгих, тяжких года его лорд-канцлерства.

Мор был лорд-канцлером, и он был бессилен. Бессилен что-либо изменить в государстве, в котором, как полагал Мор, Реформация резко ухудшит положение крестьян, увеличит число бродяг и нищих и обогатит придворных и спекулянтов, усилив все те недуги, которые он так беспощадно и яростно осудил в Утопии. Реформация, считал Мор, во всяком случае в том виде, в каком ее собирался осуществить Генрих VIII, приведет одновременно и к усилению тиранической власти короля. Против этого он тоже восставал в «Утопии». Оставаться дальше при дворе означало поступиться честью. 16 мая 1532 года Томас Мор ушел в отставку. Три года спустя он был обезглавлен. Обезглавлен по приказу короля, потому что не пожелал поступиться принципами и убеждениями, обезглавлен по ложному обвинению. Смелости, чести, незапятнанной репутации великого человека были противопоставлены интриги, вероломство, клевета.

Перед казнью он бросит в лицо своим преследователям: «Я гибну из-за того, что защищаю свободу совести, из-за того, что не считаю возможным, чтобы в руках одного человека сосредотачивалась мирская и духовная власть. Никто не имеет права принуждать человека действовать вопреки своим убеждениям».

Гольбейн вернется в Англию в 1532 году и останется в ней. Он станет королевским художником, и в очередь будут становиться к нему спесивые высокопоставленные сановники и князья церкви, дожидаясь чести быть изображенными великим художником.

Но что это за портреты? Вот Томас Кромвель — с лицом бульдога и холодной душой интригана и карьериста, многое сделавший для того, чтобы погубить Мора.

А вот знаменитый портрет Генриха VIII, где повелитель Англии и убийца Мора стоит в модной молодецкой позе тех лет, расставив ноги, держа руку на поясе, с толстым, жирным, заплывшим лицом мясника, с глазами-щелочками преступника, самодовольный, потерявший, кажется, все человеческое. Отвратительные жирные ноги, на которых возвышается отяжелевшее от обжорства, от пьянства тело. Самодовольный вид, орденская лента — штрих, завершающий беспощадную характеристику.

Друг Томаса Мора, друг Эразма Роттердамского, единомышленник гуманистов Гольбейн создал целую галерею лиц, характеров, образов своих современников. Он оставался верен идеалам молодости. Смелость и острота рисунка, умение не просто угадывать, но и видеть изображаемого человека,— в этом не было у него соперников в Европе.

Незадолго до смерти он набросал хранящийся ныне в галерее Уффици, в Италии, автопортрет разноцветными мелками. Портрет этот немало пострадал от неумелых рук реставраторов. И все же: несмотря на все доделки и повреждения, портрет сохранил благородное обличье замечательных по реалистической правдивости и точности рисунков-портретов великого мастера. Серьезное, немного хмурое, уставшее лицо, лицо человека, много повидавшего на своем веку. Внимательный острый взгляд все замечающих глаз.

Осенью 1543 года в Лондоне разразилась очередная эпидемия чумы. 7 октября, почувствовав недомогание, Ганс Гольбейн счел нужным составить завещание. В качестве свидетелей присутствовали его друзья и соседи: кузнец-оружейник, ювелир, торговец, художник. Дата его смерти так и осталась неизвестной.

Телеграм-канал «Классика»

В Петербурге. Постеры в офис.

ГМИИ им. Пушкина. Ван Дейк

Портрет изображает жену одного из видных сановников города. Спокойная поза, строгий

ГМИИ им. Пушкина. Иорданс

Трактуя античную легенду с некоторой наивностью и прямотой, Иорданс изображает ее как сцену

ГМИИ им. Пушкина. Рубенс

«Тайная вечеря» — эскиз к картине, хранящейся в галерее Брера в Милане. Эскизы

ГМИИ им. Пушкина. Фламандцы

«Пейзаж» Яна Брейгеля Бархатного, датированный 1603 годом, принадлежит к числу

ГМИИ. Немецкое Возрождение

Ощущение созвучия природы с жизнью человека привлекает в картине «Мадонна с младенцем»

ГМИИ им. Пушкина. Нидерланды XV—XVI

Пейзаж производит впечатление реальной пространственной среды, в которой развертывается

ГМИИ им. Пушкина. Итальянцы XV—XVI

Герои религиозной легенды в картине венецианского мастера наделены земной полнокровной

ГМИИ: пластика малых форм

Статую заказал мастеру герцог Козимо Медичи в 1545 году, и спустя девять лет она была

ГМИИ им. Пушкина. Итальянцы XIII—XV

«Усекновение главы Иоанна Предтечи» Сано ди Пьетро была частью полиптиха — большой

ГМИИ им. Пушкина. Египет и Византия

Общий ход эволюции искусства в Римской империи уводил

Музей Шерлока Холмса

Кроме того, потомки писателя были категорически против музея, посвященного его вымышленному персонажу, отказались

Британский музей

Эта находка сыграла важнейшую роль в изучении истории Древнего Египта. На камне, найденном

Национальная галерея

Собрание Национальной галереи считается одним из лучших в мире. Интересно, что здание

Эрмитаж

Зал был задуман как мемориальный и посвящен памяти Петра I. Это нашло непосредственное отражение в

Старая Пинакотека

Отличительная особенность этого музея состоит в том, что среди его экспонатов нет ни произведений скульптуры, ни графики,

Третьяковская галерея

Приступая к осуществлению поставленной перед собой задачи, Третьяков имел ясно

Оружие в Эрмитаже

Доспех прикрывал почти все тело рыцаря подвижно скрепленными пластинами, шлем полностью защищал

Музей Орсе

Работы – «Завтрак на траве» (1863) и «Олимпия» (1863), – когда-то вызвавшие бурю негодования публики